Накануне проведения в конце января с.г. Лондонской конференции, посвященной проблемам борьбы с терроризмом, президент Афганистана Х.Карзай посетил Анкару, где помимо консультаций с турецким руководством, состоялась первая за долгий период времени встреча афганского лидера со своим пакистанским коллегой А.А.Зардари. Событие само по себе примечательное не только с точки зрения попыток выстроить новую схему взаимоотношений между давними «заклятыми друзьями», сколько с точки зрения нынешней стратегии Турции на средне- и ближневосточном направлении.
Сейчас уже определенно можно констатировать, что турецкое руководство в лице правящей Партии справедливости и развития (ПСР) окончательно и четко сформулировало подход и определило рамки своего участия в этих глобальных процессах. Его основной чертой является отход от безусловного подчинения своей политики интересам США и выработку иной модели поведения, нацеленной, прежде всего, на превращение Турции в глобального регионального посредника и медиатора. ПСР определило свою задачу «как возвращение политического и экономического влияния в регионе и при этом не связывая себя какими-либо жесткими обязательствами с Западом». Это совершенно не отменяет интегрирование Турции в Евросоюз и сохранения ее участия в НАТО, которое важно, прежде всего, с экономической точки зрения и как жест постепенного дистанцирования от безусловной подчиненности в своей политике США.
Такая линия поведения подразумевает очень взвешенный подход Анкары к событиям в том же Афганистане. Избегая открытой критики политики американцев в регионе, Анкара тем не менее посылает очень ясные сигналы о своей особой позиции по этому вопросу, которая направлена прежде всего против эскалации иностранного военного присутствия. В этом контексте необходимо рассматривать отказ Турции в прошлом году направить дополнительный контингент своих войск в Афганистан в ответ на просьбы из США. Сейчас там находится 1750 турецких военнослужащих, которые заняты, прежде всего, тренировкой афганских полицейских. При этом Анкара наложила «вето» на участие своих войск непосредственно в боевых действиях. «Мы должны предоставить оборудование и обучить военнослужащих Афганистана. Если мы направим свои войска в Афганистан, то уважение к Турции со стороны всех участников конфликта, включая талибов, пропадет», - заявил президент А.Гюль. Это можно считать основным принципом политики Турции по отношению к Афганистану, да и не только к нему. Действительно, Турция имеет очень ограниченные возможности для влияния на процессы в этой стране. У государств отсутствует общая граница, что снимает вопрос о непосредственных угрозах и переводит проблему в область защиты интересов тюркоязычных меньшинств Афганистана: туркмен и узбеков. В Анкаре прекрасно понимают, что отсутствие влияния на пуштунское большинство делает реальным только одну роль Анкары в регионе, а именно выстраивания диалога между этими меньшинствами и Кабулом. Такая роль «защиты интересов этнически близких меньшинств» четко укладывается в политику создания общего «тюркоязычного пространства под эгидой Анкары», которая сейчас является основным направлением политики Турции по воссозданию влияния Османской империи, естественно в сильно видоизмененном виде.
Анкара взяла курс на строительство своего «тюркоязычного» Союза, который со временем будет в состоянии конкурировать если не по экономическому, то по политическому влиянию с США и Евросоюзом. Уже сейчас Турция может сказать «нет» США по ряду вопросов ближневосточной политики, при этом, понимая, что и Вашингтон, и Брюссель нуждается в ней как универсальном посреднике. Это исключает любые для ПСР внешнеполитические действия, способные нарушить позитивный имидж Турции в мусульманском мире.
Именно в этой связи надо рассматривать демарши Анкары типа «вспышки эмоций» турецкого премьер-министра Р.Эрдогана в Давосе по поводу операции Израиля в секторе Газа, или отказ от участия в совместных с Израилем военных маневрах. Речь здесь идет в первую очередь не о «усилении исламистов в турецком руководстве», а о поднятии своего рейтинга в мусульманском мире. И здесь Израилю отводится роль «козла отпущения», «публичным битьем» которого просто зарабатываются очки. Анкара уловила антиизраильский тренд у подавляющего большинства мусульман и активно его теперь эксплуатирует на всех направлениях. Чего стоит одна нашумевшая история с турецким фильмом, где израильский дипломат берет заложников, которая вызвала самый реальный дипломатический скандал. Все это пиар, и уж точно не означает того, что в скором времени к власти в Турции придут религиозные фанатики. И ПСР, и их политические «светские» конкуренты отличаются только выбором средств для достижения одной и той же задачи: возвращение Турции ее былого политического влияния в мусульманском мире. Для руководства ПСР – это не «слепое» следование в фарватере США, а борьба за роль основного представителя мусульманского мира в его диалоге с Западом. Если угодно, роль главного посредника в установлении диалога двух цивилизаций. Именно в этом контексте необходимо рассматривать тот факт, что Анкара «закрывает глаза» на постоянное проживание в Турции исламских оппозиционеров различного толка, в том числе уйгуров и чеченских сепаратистов. Это в большей степени диктуется стремлением иметь «запасной козырь» для выступления в качестве посредника и тем самым обеспечить нужную степень своего влияния на тот или иной регион, нежели просто «слепым стремлением» подорвать единство Китая или России.
Ключевой вопрос здесь следующий: «А готов ли сам мусульманский мир к такой роли Анкары?» Представляется, что у Турции уже есть очень сильные оппоненты по этому вопросу.
Во-первых, это Иран. Тегеран своей ядерной программой и наличием аналогичного имперского сознания совершенно откровенно делает заявку на лидерство в исламском мире. Обладание ядерным оружием и межконтинентальными средствами его доставки в совокупности с запасами углеводородов – это альтернатива Турции по выстраиванию своего влияния в исламском мире. Если Анкара пытается интегрироваться в Евросоюз и превратиться в экономически высокотехнологичную державу с опорой на «тюркоязычный союз», то Иран противопоставляет этому свое сырье с военной мощью и с опорой на религиозный «шиитский» фактор. Если Анкара идет по пути диалога и укрепления себя в роли медиатора «всех мусульман», то Тегеран во главу угла ставит воинственную риторику и насильственную экспансию своего влияния в мусульманском мире через наиболее воинственные группы («Хизбалла», ХАМАС и т.п.). В этой связи понятно, почему Иран никогда не позволит Турции выступить в роли посредника между собой и Западом по вопросу своего «ядерного досье». И объединяет их политику, пожалуй, только спекулирование на «антиизраильских настроениях мусульман», что является универсальным и беспроигрышным оружием. Отметим, что и Иран, и Турция во многом связаны в своих претензиях на лидерство именно этническим фактором, что, безусловно, снижает их позиции именно в арабском мире.
Во-вторых, это Саудовская Аравия и Катар. Первая явно свое влияние на процессы в арабском мире теряет. Саудовское влияние во многом базируется на нефтедолларах, что, в конечном счете, не вечно. Стать выразителем основных чаяний мусульманского мира ей мешает идеологическая зашоренность и негибкость, а также слабый военный потенциал. Последний момент вкупе с полной технологической зависимостью от Запада не позволит саудовцам весомо претендовать на роль «основного рупора настроений всех мусульман» в будущем.
Катар уверено перехватывает у КСА и Египта роль основного посредника на Ближнем Востоке и в Африке. Медиаторов из Дохи отличает очень гибкое мышление, что позволяет им уверенно действовать в качестве посредников. Этому же способствуют и вторые по объему в мире запасы природного газа. Но роль Катара ограничена его территорией и населением, поэтому ожидать от него глобальных инициатив нельзя. Ниша Дохи – это локальные конфликты, а не крупные международные узлы. И уж конечно, не «роль рупора всего мусульманского мира».
Автор сознательно опускает роль АРЕ, поскольку эта тема требует отдельного обсуждения. Ограничиваясь лишь спорным тезисом о том, что «лучшие времена Каира» в качестве символа «панарабизма» уже позади, и его восприятие в качестве основной силы мусульманского мира происходит во многом «по инерции».
