Последние сентябрьские события вокруг Ингушетии и двух Осетий снова со всей очевидностью продемонстрировали, что между двумя частями Большого Кавказа (Южным и Северным) существуют прочные взаимосвязи, которые не позволяют рассматривать тот или иной конфликт, как «вещь в себе». Между тем, без учета этих многослойных и многообразных взаимосвязей адекватное понимание конфликтов и на российском Кавказе, и в странах Закавказья не представляется возможным.
Начнем наше рассмотрение с события, которое, на первый взгляд, не имеет прямого касательства к нынешней динамике на Северном Кавказе. 20 сентября нынешнего года Южная Осетия отметила двадцатилетний юбилей своей независимости. В Цхинвали, как и полагается в данном случае, отправилась представительная российская делегация. На этот раз в ее составе был президент Ингушетии Юнус-бек Евкуров. В ходе своего пребывания на территории частично признанной республики Евкуров сделал важное заявление для журналистов: «Мы планируем в ближайшей перспективе подписать соглашение с Южной Осетией о взаимном сотрудничестве и в дальнейшем активно работать в этом направлении». При этом такое соглашение касается не только социально-экономических сюжетов (в этом плане двум потенциальным подписантам похвастать особенно нечем), но и вопросов безопасности. Именно этот тезис Евкурова вызвал в его республике, мягко говоря, неоднозначную реакцию. На этот раз дело не ограничилось «дежурными выступлениями» оппозиционеров. Среди критиков республиканского президента оказался и его советник по вопросам взаимодействия с общественными организациями Аслан Коздоев. К оценкам президентского советника, а также стилю его критики мы еще вернемся. Все это крайне важно для нашего понимания осетино-ингушских отношений в частности, и российской национальной политики на Кавказе в целом.
Пока же обратимся к тому имиджу, который Южная Осетия имеет в ингушском обществе. Повторимся, лишь только на первый взгляд, это образование не имеет отношения к процессам на Северном Кавказе. В действительности же с конца 1980-начала 1990-х гг. эта республика сыграла определенную роль в развитии осетино-ингушского конфликта (первого вооруженного противостояния, также «пятидневной войны» внутри России). Начнем с того, что волнообразный рост радикального грузинского этнонационализма привел к дискриминации осетинского населения внутри Грузии. Оказавшись перед сложным выбором, многие этнические осетины покидали места своего проживания (не столько в Южной Осетии, сколько во внутренних областях Грузии) и перебирались в «братскую республику» по другую сторону Кавказского хребта. На Северном Кавказе (кстати, не только в Ингушетии, но и в самой Северной Осетии) всех осетин из Грузии стали называть упрощенно «кударцы» (или «южные осетины»), хотя исторически это слово применялось для идентификации жителей только Кударского ущелья и смежных с ним территорий на северо-западе современной Южной Осетии. В начале 1990-х гг. беженцы из Грузии составляли 16% всего населения Северной Осетии. Это, естественно, не могло не вызвать социальную и политическую дестабилизации. Крах советской экономики, наплыв большого количества негородских жителей в самую урбанизированную республику северокавказского региона. И все это на фоне поднимающегося осетино-ингушского конфликта из-за Пригородного района. Естественно, многие «кударцы» стали легкой добычей для националистов, которые пытались обратить их фрустрации и травмы себе на пользу. В итоге, массовое участие «южных осетин» в «пятидневной войне» 1992 года. В Ингушетии до сих болезненно вспоминают участие югоосетинской «бригады Ир» (в реальности, это, конечно же, не была бригада в классическом армейском понимании) в событиях в Пригородном районе. На долгие годы «кударцы», обосновавшиеся в Пригородном районе, стали неким недобрым символом в Ингушетии (по разным оценкам сегодня их численность там составляет порядка 7, 5 тыс. человек). В этой связи неслучайно, что в августе 2008 года единственная республика, которая не принимала беженцев из Южной Осетии, стала Ингушетия. Ингушских голосов не было в ладном хоре обличителей Михаила Саакашвили. Не то, чтобы в маленькой республике все с симпатией относились к грузинскому президенту, а потому, что логика «враг моего врага- мой друг» здесь вполне привычна (как, впрочем, и повсюду на пространстве бывшего СССР). Красноречивыми являются сделанные в августовские дни 2008 года заявления многих жителей Ингушетии. Процитирую лишь некоторые из них: «Теперь Россия жалеет Южную Осетию, но не ингуши, которые все очень хорошо помнят [события 1992 года – С.М.]», «Из нескольких тысяч беженцев из Южной Осетии сделали катастрофу, а когда из Пригородного района выдавили 60-70 тыс. ингушей, то это не посчитали катастрофой, и об этом никто не трубил как сейчас. Жители же Южной Осетии проживали здесь и так с 1992 года. Северная Осетия вселила их в дома изгнанных ингушей».
В этой связи та реакция, которая последовала на заявления Евкурова, не выглядит неожиданностью. Добавим к этому, что поездка ингушского президента в Южную Осетию (и его заявления) прошли на фоне такого трагического события, как теракт во Владикавказе (9 сентября 2010 года). Не разбирая детали этого инцидента, зафиксируем лишь наиболее значимые для нашего анализа тезисы. Северная Осетия на общем региональном фоне имеет важные отличительные черты. С одной стороны, эта республика, как и соседние субъекты РФ (Ингушетия, Кабардино-Балкария, Чечня) часто попадает в информационные сводки о терактах или диверсиях. Но с другой стороны, необходимо принять во внимание, что эта республика фактически не имеет своего собственного мощного радикального подполья, сравнимого по ресурсам и по потенциалу с кабардино-балкарским, ингушским экстремистским движением, не говоря уже о чеченском или дагестанском. Сообщения о наличии на североосетинской территории радикальных исламистов время от времени появляются, однако здесь для такого движения нет мощных корней. В случае с Северной Осетией можно, скорее говорить об «экспортном варианте» исламского экстремизма. Эта ситуация имеет свои объяснения, но на них мы не будем останавливаться подробно. Для нас гораздо важнее зафиксировать, что нынешняя угроза накладывается в общественном сознании на до конца не разрешенный конфликт с соседней Ингушетией. И хотя надо признать, что обе республики сделали немало для преодоления вражды и ненависти (соглашения декабря прошлого года), однако многое еще не завершено. И в первую очередь, речь идет о массовом сознании. Так вот это самое сознание прочно увязывает теракты и исламистское подполье с ингушами и Ингушетией (хотя мусульмане есть и среди осетин). А теперь добавим сюда временное совпадение (теракт в столице Северной Осетии прошел сразу же после трагической бесланской годовщины и в канун мусульманского праздника Ураза-Байрам). Как следствие, всплеск антиингушских настроений и рост «оборонительных» высказываний в СМИ. 15 сентября 2010 года в Северной Осетии проходит митинг против террора, который в соседней республике воспринимается весьма настороженно (в митинге участвует много молодых людей, требовавших усиления административного контроля на межреспубликанской границе). Свою «солидарность» с Северной Осетией проявил и заметитель главы администрации президента Южной Осетии Константин Пухаев, слова которого мгновенно процитировал сайт «Ингушетия.org» (слова о невозможности возвращения ингушских беженцев и о закрытии административной границы). Впоследствии Пухаев дал разъяснения относительно своей позиции (он не выступает против открытых границ, он - за качественный административный контроль).